Донецк, утро 4 ноября, День народного единства и Казанской иконы Богоматери. Мы с музыкантом Дмитрием Мулыгиным стоим на транспортной развязке у торгового центра «Золотое кольцо», откуда сейчас отправляются маршрутки на Горловку. Транспортное сообщение с северной частью донецкой агломерации осуществляется с немалыми сложностями, и нам приходится ждать полтора часа, пока до нас доходит очередь, — в начале длинных выходных из Донецка в Горловку перемещаются многие.
Наконец, подъезжает второй по счету микроавтобус, мы с Мулыгиным хотим сесть вперед, но водитель азиатского вида возражает: «Э-э, нэт! Сюда худенькие. А вы не худенькие, да еще и с гитарой». Устраиваемся сзади, рядом с молчаливым военным. Вообще все два часа до Горловки пассажиры молчат, только мы с Дмитрием треплемся вполголоса. На девятый год войны дончане, похоже, перешли в режим экономии энергии.
Мулыгин — туляк, лидер небезызвестной в свое время группы «Ворон Кутха». В Донецк ездил с концертами еще до войны, а пару лет назад и вовсе перебрался сюда. Как позже скажет обозреватель Игорь Панин, «кто бежит от войны, а кто — ей навстречу».
В Горловке нас встречают «буханка» и четверо людей в камуфляже — казаки с позывными Куба и Молчун, седобородые и в папахах, и двое литераторов — Панин и его товарищ, корреспондент газеты «Завтра», поэт Алексей Шорохов. Загружаемся в машину и едем за город, на ПВД, или «опорник» танкового взвода. Литераторы и Мулыгин собираются поздравить танкистов с праздником — не только песнями и стихами, но и снаряжением, которое Панин и Шорохов привезли из Москвы. «Буханка», на которой мы едем, также будет подарена боевой части.
Едем по Горловке, машину подкидывает в бесконечных ямах — горловские дороги имеют давнюю дурную славу. Местные жители с горькой гордостью рассказывают историю о том, как на городской улице в свое время застрял БТР. Шутим с коллегами, что вот он — клондайк для освоения бюджетных средств российскими дорожниками. Свернув от трассы, некоторое время движемся по раскисшей грунтовке. Вокруг пестреет южный лес, или, как говорят на Донбассе, «посадка» — желтые кроны акаций и каштанов, розовые, алые, багряные пятна подлеска. Я на всякий случай включаю «пилота» — авиарежим, чтобы не палить позицию.
Танковый взвод стоит в нескольких побитых домиках, бойцы высыпают навстречу, по выходному дню кто в чем — камуфляж, спортивные костюмы, свитера. Если бы не грохочущие время от времени артиллерийские и танковые «выходы», можно было бы подумать, что мы явились в мужскую компанию, которая выехала за город на охоту или рыбалку. Командир взвода, старлей с позывным Бешеный — невысокий крепкий дядька за пятьдесят, воюет с четырнадцатого года. Несмотря на грозный позывной, Бешеный прост и по-своему обходителен с гостями: показывает нам взводное «хозяйство», приглашает в домик и предлагает сесть у нагретой печки. «Только танки вам не покажу, — говорит. — Они у нас замаскированы». «А далеко они у вас?» — «Недалеко», — хитро улыбается. Снова грохочет «выход», на который здесь никто и не чешется.
Проходим в домик, Панин и Шорохов начинают импровизированный концерт. Перед выступлением спрашиваю у Игоря, каковы его впечатления о Донбассе, — он здесь во второй раз «как волонтер, писатель и сумасшедший». «Из Москвы все видится совершенно иначе…» — говорит Панин. — «Приехав сюда, ты смотришь своими глазами и перестаешь доверять телевизору и вообще средствам массовой информации. У тебя формируется свой взгляд… Для тебя это как откровение, это важный опыт».
Спрашиваю Панина, с чем, на его взгляд, связано то, что картинка российских СМИ не совпадает с реальностью. «Мне кажется, это связано с тем, что у нас СМИ работают не столько для народа, сколько для начальства». Затем замечает, что после того, как он в четырнадцатом одобрил присоединение Крыма и помощь Донбассу, он стал редким гостем, в частности, на российском телевидении.
Шорохова о впечатлениях не спрашиваю; по ряду признаков в нем угадывается тип российского журналиста, который я про себя называю «Натти Бампо» — это те, кто работает в регионе не первый год и уже сроднился и с местными реалиями, и с местным населением больше, чем это принято у командированных «федералов». Позже я узнаю от Алексея, что он, действительно, ездит в Донбасс с четырнадцатого.
Перед чтением стихов москвичи растягивают на стене флаг Российской империи — поверх намалеванного в домике еще хозяевами пейзажа с обнаженной натурой. «Голую женщину надо закрыть!» — решительно распоряжается Панин. Бойцы хмыкают — похоже, они с этой девушкой уже сроднились. Командир поздравляет бойцов с праздником, а Куба объясняет его смысл: «Он посвящен событиям Русской Смуты, когда народное ополчение Минина и Пожарского выгнало поляков из Москвы… Также это день иконы Казанской Божьей Матери, к заступничеству которой наши воины издавна обращались перед битвой…» Для молодых донецких военных это в новость. «Поколение Алисы, которая из Яндекса, что поделать… — позже скажет о своих ребятах Бешеный. — Приходится просвещать».
Пока же просвещением занимаются московские поэты — читает несколько стихов Алексей Шорохов, затем Панин. «Мы не будем вас особенно утомлять…» — говорит один из выступающих и вскоре отдает импровизированную сцену Мулыгину. Если поэзия бойцами воспринимается внимательно, но довольно сдержанно — большинство ребят простые рабочие парни из Горловки или близлежащего города Енакиево, то гитарные аккорды и простые слова песен Дмитрия вызывают аплодисменты.
Особенно внимательно слушает рыжий парень, позывной Кабачок. Он держит на коленях таксу, собака тоже слушает заинтересованно. Мне уже рассказали, что у таксы позывной Старый, его подобрали в Новобахмутовке, за которую бился взвод. Хозяева бросили таксу, он прикормился к танкистам, и взвод взял его с собой, когда их перекинули на другое направление. «Он у нас в танке ездит, боевой пес», — хвалит питомца Кабачок. «Помните, фильм был «Четыре танкиста и собака»? А у вас, получается, четыре танковых экипажа и собака…» — «Вроде того».
Спев несколько собственных песен, Дмитрий переходит к тем, что знакомы всем, — «Летят перелетные птицы» и еще несколько советских. В это время я выхожу на крыльцо домика, где курит молодой боец с позывным Мармелад. «А что такой позывной?» — завязываю разговор. «А я люблю рэпера такого, Мармеладов псевдоним. Песня «Мечта», слышали?» «Нет. Скажите, а вот эти наши выступления со стихами и песнями — это вообще нужно вам?» «Зависит от момента. Сейчас у меня момент такой, я собираюсь для выполнения задачи. Поэтому вышел». «А если бы рэпер Мармеладов к вам приехал, рады бы били?» «Не знаю. Но, я думаю, он не приедет».
Концерт заканчивается, из домика высыпают остальные бойцы. Меня знакомят с мехводом с позывным Инжектор, потому что в миру он Женя. Пытаюсь пошутить, есть ли у них ребята с позывными Гусеница или Движок. Шутка не заходит, зато сослуживцы сообщают мне: «Инжектор у нас — герой». Выясняется, что Женя в боях в Волновахе попал в засаду группой из двух боевых машин, они приняли бой, и из двух экипажей выжил он один. После этого его двенадцать дней укрывала в своем доме местная жительница Светлана. Об этом эпизоде сняли фильм журналисты НТВ, после этого Женю наградили медалью и позвали в Москву на подписание договоров о вхождении ДНР, ЛНР, Запорожской и Херсонской областей в состав РФ — «Я познакомился с родителями Александра Захарченко и видел Путина!» Мы записываем короткое видео с Евгением, в котором он говорит в основном не о себе, а о своих двоюродных и троюродных братьях — они все тоже воюют — и о своей девушке Валерии, которой он обещает вернуться.
Пока Панин и Шорохов выгружают снаряжение — унты на зиму, спальные мешки на температуру до -35, а личный состав уже присматривает себе обновки, говорим с нашими сопровождающими. Куба начинал у атамана Козицына, Молчун — у Безлера: «В четырнадцатом бросил отбойный молоток и взял автомат». До последнего времени Молчун служил снайпером в НМ ДНР, сейчас комиссовывается. Ему уже за шестьдесят.
«Хорошо, если бы правительство наше повернулось к народу», — говорит Молчун.
Бешеный в свое время служил срочную на Северном флоте на подводной лодке. «Трудно было переучиваться с АПЛ на танк?» — «Да я же после флота уже на этой войне семь лет служил пехотинцем. И вот уже год с чем-то на танках. А что танк? Это тот же трактор…» — смеется комвзвода.
Бешеный галантно прикуривает мне сигарету. Я выключаю диктофон. Мужчины начинают говорить свободнее, общее резюме такое — «очень много вранья». Я спрашиваю у Кубы про атамана Козицына, чья репутация в войсках, прямо скажем, небезупречна. «Мне известен случай, когда люди Козицына приняли русского добровольца за украинского шпиона и плющили его», — говорю я. Куба сообщает, что шпиономания в Донбассе и тем более освобожденных территориях небеспочвенна. «А у вас в большой России все за нас?» — задает кто-то вопрос. Он повисает во влажном ноябрьском воздухе. Всем присутствующим понятно, что далеко не все.
Мы еще раз поздравляем бойцов с Днем народного единства, писатели фоткаются с танкистами на память. «Буханка» отчаливает, покачиваясь на ухабах. Когда Куба и Молчун высаживают нас в Горловке, Куба со значением достает из кармана шеврон с профилем Сталина и цепляет его на рукав куртки. «А как это?» — спрашиваю я. — «Вот вы на опорнике растянули имперский флаг, на вас папаха, и вы считаете себя казаком. А тут — Сталин…» — «А вот так», — говорит седобородый Куба и похлопывает себя по плечу, утверждая на нем советского генералиссимуса.
Я ловлю себя на мысли, что если в настоящем народное единство еще и не состоялось, то в отношении прошлого страны оно на этой истекающей кровью территории состоялось вполне — для этих людей нет противоречий между Российской и Советской империями, главное, что и та, и другая — Россия.
«Пишите правду», — напутствуют меня два пожилых донских казака Молчун и Куба.
Вот – пишу.
Собкор «Ридуса» в Донбассе Наталия КУРЧАТОВА специально для ИА Новороссия